Алхимические хроники - Страница 323

323

«Что эта пигалица может знать о мэтре Питбуле? — размышляла Далия. — О его милой ллойярдской близорукости, туманных определениях и спорах, которые заканчиваются побитыми чернильницами? Кстати, почему этот урабнонозогнозист, да укусит его безработный логопед, мне давно не пишет?» Студентка жужжала, муха сосредоточенно изучала конспекты по сапиенсологии, мэтресса скучала:

— Наименование концепции мэтра Питбуля, — вещала конопатая девица, — восходит к словам старо-кавладорского — «нозиус», что означает «унюхать, различить, разузнать», и «гноза» — «тот, кто громко ругается после того, как что-то узнал»; а также слову риттландского происхождения — «урба», которое применялось для обозначения «каменного человека», т. е. жителя поселения, выстроенного из камня. Урбанонозогнозическая классификация разумных существ предусматривает их деление по фактору проживания и основного занятия, а также характерных черт, необходимых для первого и второго…

— Давайте ваш зачетный лист, — важно протянула руку мэтресса. И, пока купала перо в чернильнице, посетовала: — Что ж вы с первого раза так хорошо не отвечали?

Студентка покраснела, пожала плечиками — чуть не выронив из недр одеяния запас шпаргалок, и убежала, счастливая, прижимая к груди свидетельство очередного этапа победы над Алхимией.

— Мэтресса… — подошел к столу сапиенсологини очередной студент. — Я хочу вам рассказать о разумных животных. Ну, не то, чтобы хочу, но придется…

— Да? — дежурно удивилась Далия. — А что, они существуют, эти самые разумные животные?

— Тсс! — сделал испуганные глаза школяр. Судя по загорелому лицу, последние четыре дня он провел на набержной Алера, распевая серенады, — по крайней мере, именно там Далия собственными глазами его видела в компании с фриоларовой кузиной номер одиннадцать; а потому была уверена, что говорить о сапиенсологии молодой человек мог только шепотом, с придыханием и уверениями, что недостоин обмывать полами своей мантии ее, сапиенсологии, гипотетические ноги. — Мне сказали по очень большому секрету, что далеко-далеко…

Студент поглядел по сторонам, наклонился к мэтрессе, и та, заинтригованная, навострила ушки:

— Где-то далеко-далеко, за Бирмагуттой, начинаются таинственные непроходимые леса. И там на ветках сидят обезьяны и все, до одной, шибко умные! Правда-правда!

— Да что вы говорите, — по-акульи ухмыльнулась Далия. Студент не рубил фишку. Он явно употреблял термин «умные» в животноводческом контексте, вместо того, чтобы перейти к логически-абстрагированному анализу явлений действительности. Более того, студент и не думал приводить цитаты из величайшего труда мэтра Прибылова-Захватского «Сапиента фундаменталиа», в которой великий буренавский ученый логически обосновывал, что термин «разумное животное» можно применять только к драконам, да и то, если вы обладаете величайшей жароустойчивостью. Ах да, конечно, и к человеку этот термин тоже применим — человечество-то Алхимии совершенно не жалко.

Итак, студент явно не знал трудов Прибылова-Захватского. Но вместо того, чтобы застесняться своего незнания и скромно заткнуться, студент достал из кармана порядком потрепанный пергаментный свиток, набрал в легкие вдохновения и продолжил:

— Посмотрите, мэтресса! Мне продал эту карту старый пират, которого я лично вылечил от лихорадки и пяточной шпоры, — таинственно продолжал студент. — Он обещал, что, если я покажу ее кому-нибудь, он вернется и отрежет мне… гмм… уши, но подробно ознакомившись с содержимым…

— Содержанием? — подсказала Далия.

— С содержанием, — согласился студент, который в порыве вдохновения чихать хотел на точность изложения фактов, — этого свитка, я понял, что мой долг, как человека, изучающего сап… соп… сапл… гию, — смутился школяр, зашифровав в покашливании и неразборчивом бормотании наименование сдаваемой дисциплины, — передать вам, уважаемой мэтрессе, секрет пути в неизведанные дали, которые откроют вам тайны разумных животных!

— Прэлэстно, — восхитилась сапиенсологиня.

— Я собственноручно делал ему горчичники! — воскликнул студент, догадываясь, что ему не верят. — Я поил его чаем с остатками малинового варенья! Себя, можно сказать, обокрал, только чтоб его, беднягу, спасти… Неужели мои труды, мое человеколюбие и карта, — студент патетически потряс потрепанный, грязный пергамент, на котором из-под жирных пятен и следов золы проглядывало что-то, равно похожее на потрет скелета анфас или, как вариант, на большой калач с изюмовой присыпкой, — не стоят положительной оценки по сап… соп… спас…

— Ваше человеколюбие, конечно же, оценки заслуживает… — согласилась мэтресса.

Студент просиял, достал свиток для подписей о сданных дисциплинах, подсунул Далии — она даже не потянулась за пером.

— Вот только, будьте добры, повторите название дисциплины, по которой вы сегодня экзаменуетесь.

— Саплинсо… Спанлисго… Соп… Э-эх! — с сердцем махнул рукой студент. — Я так и знал, что на халяву тут не проедешь…

И, набычившись, ушел, позабыв на столе Далии свой потом и малиновым вареньем добытый раритет. Мэтресса рассмотрела пергамент еще раз, умилилась чьей-то фантазии и на всякий случай сложила в сторонку. Пусть будет.

Потом прослушала пересказ «Трактата о любви» мэтра Лаврентия, и даже не стала спорить — студент, весь из себя субтильный, юный и скромный, краснел всякий раз, когда ученый-любвевед характеризовал возвышенные романтические чувства и порывы души низменными физиологическими терминами; и, смилостивившись, поставила оценку, чтоб не мучить себя, любимую. Потом девица… как-ее-там, ну, она половину лекций что-то вязала под столом — может, госпоже Гиранди приходится родственницей? — запинаясь и по-коровьи задумчиво созерцая потолок, промычала о сути метода наблюдения, потом…

323